Он по лесу упорно шагает весь в заплатанном утлом рванье , на него комары наседают и сапог потерялся в траве. На затылке кукушка-сиповка и в карманах лесная фигня , но Михалыч подпрыгивать ловко научился не хуже меня..

Если лес его любит безмерно , если знает там каждый комар , то какого же , знаете , чёрта , не стяжает Михалыч всех лавр ?! Коли в каждом болоте тонул он , коли каждый слепень укусил , от чего же тогда не дерзнул он и так скромно и тихо прожил ?! Если кучи грибного навоза передыбал несчастный старик , если капало с уха и с носа , почему же он втуне и сник? Если сотня портков изорвалась , если дюжины в клочья рубах , почему бы хоть самую малость не послал ему славы Аллах?! Или кто-то иной , тот , чьё имя нам нельзя ни сказать-ни писать , почему же и он так отринул , почему бы ему не пенять?! Если дядя мой кривенько ходит , речь его так сумбурно слышна , почему его слава находит через годы и годы спустя?! Валентин был чудесным грибакой , компанейским , весёлым , смешным... И ему было семьдесят с гаком , когда стал он внезапно святым! Он преставился быстро , неловко , неудобной предутренней мглой. Когда толпы кривых неудобцев пробирались грибною тропой. Шли следами его проторЕнно , молчаливо , угрюмо , смурнО. А его тело утло и бренно заворачивали в полотно. Пушкин-город проснулся привычно и сновали машины в росе. А Михалыч , щедок горемычный , пребывал в секционной мозе. Точно гриб срезан дерзкой рукою , он на вдохе последнем отплыл. И стоят грибозоры толпою , с незатейливой миною рыл. Снова будут пылать перелески кумачами осенней листвы. И грибница витийственно , дерзко прободает дернище травы. А над кронами елей , бушуя , будет споры ветрище носить. О Михалыче лес помятуя , будет снова столетьями жить!