Это было удивительное путешествие. Нас было трое: она, я и пустыня. Она рисовала Сахару, а я фотографировал ее. Было удивительно хорошо - божественно хорошо!
Мы познакомились в Центральном доме художников, где она выставляла свои картины.
Меня поразили ее картины, посвященные Великой пустыне. Это было восхитительно!
Пустыня Сахара - это бескрайнее море песка и выжженных солнцем скал когда-то было одним из самых благодатных районов Африки. Здесь не только разгуливали жирафы, плескались в водоёмах слоны и бегемоты, но и жили люди, которые, скорее всего, оказали мощное влияние на возникновение таинственной и могущественной цивилизации Древнего Египта. Что же произошло в Сахаре восемь тысяч лет назад? Почему она стала бесплодной пустыней? Куда исчезли её жители? У меня не было ответов на эти вопросы, но было желание побывать в Сахаре и все ее красоты и тайны увидеть своими глазами.
И в этом мне помогла моя новая знакомая из ЦДХ. Она собралась в новое путешествие в Сахару, и ей нужен был напарник, хорошо знающий специфику походной жизни.
Так что я оказался кстати.
На первый взгляд, Сахара всегда была местом, практически непригодным для жизни. Причудливые скалы — «грибы», изваянные выветриванием, правда, напоминают развалины древних сторожевых башен, но это лишь иллюзия, навеянная легендами о древних заброшенных городах и их сокровищах, поглощённых пустыней. Здесь вполне можно снимать фантастические фильмы о покорении Марса — местные пейзажи иногда кажутся внеземными. Но сравнительно недавно выяснилось, что тысячи лет назад на месте этой пустыни был настоящий Эдем, увы, утраченный нами, наверно, навсегда.
Мы путешествовали по плато Тассилин-Аджер, где находятся знаменитые наскальные фрески, которые обнаружил французский учёный Анри Лот в середине 50-х годов прошлого века. Эти фрески произвели в своё время среди археологов и историков настоящую сенсацию, ведь рисунки стали очевидным доказательством того, что пустыня Сахара когда-то была самым процветающим местом на планете. Древние художники воссоздали здесь облик антилоп, жирафов, слонов, страусов и даже таких любителей водных процедур, как гиппопотамы. Считается, что самые древние наскальные рисунки в Сахаре были сделаны около десятитысячного года до н.э., а уже начиная с шеститысячного года до н.э. эта благодатная земля стала стремительно превращаться в то, что есть сейчас. Как же появились в Сахаре изображения животных, совершенно не приспособленных к жизни в пустыне, — жирафов, бегемотов, слонов, газелей? Может быть, эти рисунки оставили случайные пришельцы? Или, быть может, исследователи открыли святилища жителей древних оазисов?
Древнейшие рисунки Сахары изображают главным образом одиноких крупных животных. Затем появляются композиции; наиболее часто среди них встречаются огромные стада животных, идущих гуськом. В это время человек Сахары был охотником и собирателем диких злаков. На каменных полотнах того времени живут, сражаются и погибают от стрел и копий, защищают свое потомство от хищников слоны и леопарды, антилопы и страусы. Сахара, отраженная на фресках этого времени, — это цветущая, плодородная страна, покрытая высокой и сочной травой, зелеными густыми лесами, с полноводными озерами и реками, где привольно было жить и всевозможному зверью, и рыбе, и птице.
Художники-скотоводы оставили наибольшее количество рисунков. Они переняли и усовершенствовали и технику, и традиции своих предшественников — охотников. Но сюжеты композиций меняются — на скалах появляются стада уже домашних животных, сопровождаемые пастухами. Часто встречаются изображения повседневной жизни человека: семья, расположившаяся в конусообразной хижине, женщины, растирающие зерна в каменных зернотерках. Художник-скотовод как бы подчеркивал свое богатство, свою власть над животными — коровы и быки его тучны, а стада безропотно послушны его пастушьему посоху.
Но вот где-то в середине второго тысячелетия до нашей эры на скалах появляются очертания колесниц, запряженных лошадьми. Изображение лошади на скалах Сахары прослеживается вплоть до II века нашей эры. А потом главным действующим лицом в изображениях животного мира уже становится верблюд.
В это время палитра художника Сахары становится более строгой. Краски «зеленого рая» Сахары тускнеют — исчезают пастбища и леса, пересыхают озера и реки, все меньше и меньше становится зверей и птиц, все труднее и труднее становится прокормить стада. И может быть, художники Сахары инстинктивно улавливали эти незаметные на протяжении человеческой жизни изменения мира, уже самой формой рисунка как бы рассказывали о надвигающейся катастрофе, перед которой человек был бессилен. Новые животные, появившиеся в Сахаре, — сначала лошадь, а затем и верблюд — стали для него словно бы символом этих изменений — он изображает их схематично, жестко. Да и самого себя он начинает рисовать уже не властелином стад, но лишь обозначает свое присутствие в этом изменяющемся мире. Фигуры верблюда и человека в последний период существования наскального искусства Сахары превращаются в некий иероглиф.
Сахара стала пустыней. В этой пустыне мы и оказались: она со своими красками, а я со своими фотоаппаратами.
Это было фантастическое путешествие!
И сейчас, когда я один брожу по осенним ноябрьским улицам Москвы, мне постоянно вспоминается то необыкновенное путешествие… и почему-то звучат грустные стихи Булата Окуджавы.
Живописцы, окуните ваши кисти
в суету дворов арбатских и в зарю,
чтобы были ваши кисти словно листья.
Словно листья, словно листья к ноябрю.
Окуните ваши кисти в голубое,
по традиции забытой городской,
нарисуйте и прилежно и с любовью,
как с любовью мы проходим по Тверской.
Мостовая пусть качнется, как очнется!
Пусть начнется, что еще не началось!
Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется:
Что гадать нам: удалось - не удалось?
Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы,
нашу зиму, наше лето и весну...
Ничего, что мы - чужие. Вы рисуйте!
Я потом, что непонятно, объясню.
Из дневника влюбленной в Сахару художницы:
«Дыхание пустыни загадочное и волнующее. Под оболочкой ее безграничного простора ждет своего открытия богатейший мир, ждет тех, кто жаждет знать и понимать. Путешественник, жаждущий новых впечатлений, чувствует себя букашкой среди необозримого пространства, пока его душа не проникается величием пустынных пейзажей. Окутанный чувственной мягкостью песчаных холмов, похожих на сплетенные тела, изменчивый свет дня в разное время года разрисовывает то серыми и белыми тонами, то охрой и бежевой краской, он чувствует искушение прилечь и минуту отдохнуть перед тем, как продолжать свой путь в царство других цветов и форм.
Люди проплывают как духи. Откуда они появляются? Куда они исчезают? То — голубые люди, властители Сахары, окутанные тайной, величественные, неприхотливые, полураздетые люди: путешествуя от оазиса к оазису, они не имеют себе ничего лишнего. Суровые туареги в развевающихся халатах краски индиго, с головами, покрытыми черными и белыми головными уборами, олицетворяют в себе грацию. Женщины идут со сброшенными покрывалами, украшенные самоцветами и сверкающим товаром. Другие обычаи, другие различия присущи египетским бедуинам: мужчины ходят в ярких костюмах, а женщины в длинных черных халатах, украшенных вышивкой. Сахельские пеулы, удивительно красивые люди, также замечательные колоритны: их костюмы, самоцветы и щедро разукрашенные лица создают ослепительную живую картину.
Когда путешественник оставляет село, оазис или лагерь, шагая навстречу виду необъятной безмерности, игра света и теней переносит его в другой мир, мир, где мечты такая же обыденность, как мираж. Идиллическую картину, которая стоит перед его взором, вдруг нарушает яровой самум, ведущий свой неистовый танец смерчей на фоне нежных охровых тонов. Этому страшное зрелищу вторит закат; знаменуя конец дня, светило садится за горизонт, пламенеющее красными и оранжевыми полосами. Приходит вечер, и путешественник идет дальше своей дорогой под звездами, что тысячами мелких алмазов искрящимися в ночном мраке. А над безмолвным трепетом пустыни сияет луна.
Являясь во всех своих контрастах и всех своих изменениях, в своей летающей легкости и своем оцепенении, в своих ритмах и своей немоте, в своем безграничном величии и своей чувственной красоте, пустыня обнажает саму суть жизни. Но как может кто-то передать на холсте ее атмосферу, ее наготу? Впечатления и эмоции, вызванные путешествиями по пустыне, поэты доносят словам лучше, чем художники линиями и красками. Делакруа умудрился воспроизвести их пластически; но во время его пребывания в Северной Африке стиль его работ стал модерным, опережая абстрактное искусство. Впоследствии Поль Клей в свой тунисский период понял, как выразить духовное измерение пустыни соответствующими мазками кисти и яркими вспышками цвета.
Непрозрачность обнаженных скалистых пород, ощущение легкости и движения, мимолетное ощущение свободы превращают пустыню в магнит для художника. Достаточно на нее посмотреть, как все в ней приобретает единство; небо, земля и люди вращаются вокруг одной оси, сливаясь в неделимое целое. Пустыня воплощает самую горячую мечту художника, его стремление к синтезу зримого и незримого, образного и абстрактного, материи и света».
Никто не сомневается ныне в том, что дважды Сахара обводнялась, покрывалась зеленью и превращалась в цветущий, полный жизни край... Трудно определить, сколь длительны были эти зеленые периоды в жизни Сахары. Еще труднее объяснить, почему они наступали и почему Сахара, в конце концов, вновь становилась Сахарой — черно-желтой, почти безжизненной...
Послесловие.
О чем я хотел написать эту заметку? Разве только о пустыне? Нет. А чего я хочу? Не знаю. Но знаю, чего не хочу. Определенно. Не хочу потерять способность - любить и творить.
Я хотел написать о времени, которое струится, как песок сквозь пальцы, а мы каждый день тешим себя иллюзией, что живем. Земная жизнь хрупка. А любовь - вечна. Когда женщина любит, она доверяет всё, включая свою жизнь. Полностью. Потому что любимый для женщины - Бог на земле. Для доверия любви не нужно разрешения. Оно естественно, как сама жизнь. Природой придумана простая жизненная единица - световой день. И жить «здесь и сейчас» не трудно. Именно проживание каждого дня и становится простой целью: прожить день, чтобы радостно уснуть и легко проснуться для следующего дня, полного открытиями и новизной. Каждому дан Дар. Но не все осознают это. Не всем дано его почувствовать – свой Дар. Именно внутреннее понимание Дара томит неясной тревогой и зовет не понятно к чему, мутит душу, когда вдруг свернешь с пути, когда забудешь, кто ты есть и распылишь жизнь на пусть яркие, но клочки и кусочки.
Дар благословен. Призвание людское – дарить его другим – отдавать. Когда так – на душе легко и свободно, человек в ладу с собою. И тогда просто хочется так жить.
Столько, сколько осталось.
А еще я в этой заметке хотел передать привет той, которая открыла мне магическую красоту Великой Пустыни, и чьи глаза я помню до сих пор.
Твои глаза как два тумана,
Как два прыжка из темноты.
Каким путем, каким обманом
В двадцатый век прокралась ты?
Hаворожив лиху беду мне,
Возникла ты средь бела дня,
И понял я, что ты колдунья
И что пропал навеки я!
Все чаще мне ночами снится
Далекий век, где ты жила.
Там на песке толпа тесниться,
И на костре кипит смола.
Гул голосов как гул прибоя,
И воронье кричит, кружа.
И на костре горит с тобою
Моя безвинная душа!
И никуда теперь не деться —
Бежать что толку от судьбы?
Наш век не знает средства
От колдовства и ворожбы.
И город вдруг исчез бетонный
Бреду, как в сказочных лесах,
И вновь тону в твоих бездонных,
В твоих загадочных глазах!
Комментарии: