КНИГА НЕБЫТИЯ

   Правда слова не всегда бывает словом правды. А фотография  - это, прежде всего, слово. И, как бы ни были красивы восходы и закаты, детские забавы зверей или цветы, снятые крупным планом, это всего лишь красота божьего слова, которое дано нам, чтобы было на что равняться в своих словах.

   Через счастье и несчастье люди постигают равновесие жизни, Через черное и белое фотограф создает свое равновесие фразы, в которой каждый звук кладется на чашу весов. Каждая линия и каждая точка – это слово и звук, несущие в себе смысловую нагрузку. И в наших силах распределить ее так, чтобы никому не было больно от напрасно напрягаемых глаз и мозгов, когда происходит процесс считывания информации, закодированной в расстановке условных и безусловных символов. Тогда полет шмеля превращается в ожидаемый звук, который так хочется увидеть.

   Кубик времени перекатывается в каждом из нас, и фишки выставляются в пространстве по не вполне понятным и не всегда справедливым законам игры под названием жизнь. И что поделать, если до любви еще далеко, а счастья хочется здесь и сейчас? Тогда приходится брать в руки фотоаппарат и искать его, счастье, в объятиях деревьев, в прижатых друг к другу старых почтовых ящиках, в куске автомобильной камеры, который защищает от дождя кнопку звонка на чьем-то покосившемся заборе… да мало ли еще в чем! Счастья и любви становится  полно вокруг, когда мы начинаем впускать в себя мир, окружающий нас. Вообще, счастье – это ожидание счастья!..

   Непреднамеренное рождение стиха интереснее, чем тысячу раз продуманная проза, и, когда с плачем вырывается что-то из под пера поэта, не нужно надрывать мозги, чтобы понять что же это значит. Но гладко и ладно скроенная лирика вперемешку с боке – это диетическая лирика для слабых мозгов. Лакомство не уместно в серьезном творчестве. Это касается и фотографии тоже.

   Сахарный сироп, взбитых сливок пена, размышлений долгих тесная скамья - все таит простор в проблесках вселенной, и шершаво пахнут звуки бытия…

   Некоторые  учителя, начитавшись Лапина, начинают размазывать жизнь по Гауссу и становятся похожими на брадобрея, который тщательно мылит страдальцу-ученику лицо, чтобы потом тупой бритвой соскабливать с него композиционное невежество. Главный герой хорош и интересен, когда он не требует поощрения и балетных поддержек в виде ритмики зарифмованных фраз. «Рви систему!» - эту фразу можно увидеть на стенах сегодняшних городов, и понятно, что система это не совокупность законов и привычек, которые обязательно нужно сломать. Система – это порождение славы и греха, скованных одной цепью законом всемирного тяготения людей к пошлому и низкому. И Лапин интересен тем, что учит  отодвинуть в сторону третейского судью под названием «глубокий смысл» и подчинить восприятие простой интуиции глаза. А мозг  сам способен решить, о чем повествует тот или иной сюжет небольшого романа под названием «Мой абсолют». И тогда высокое вступает в бой.

   Пройди сквозь игольное ушко, безбашенный талант, и тогда самый безалаберный зритель, вдруг, станет гениальным мыслителем. Силой ума можно открыть новый закон физики, но никогда не заставишь сердце человека открыться навстречу любви. Поле чудес всегда ожидаемо людьми, но беда в том, что люди не верят в него, и поэтому чудеса блуждают где-то в небытии, и лишь когда на полустанках обнажаются сигнальные флажки, мы удивлением и восторгом обнаруживаем в них приближение странствующей мечты.

   Тихий пламень полыньи прячет небо осторожно, догадаться невозможно, что ж скрывается в дали…

   Сальвадор Дали пытался перебросить мостик между сумасшествием и прокрустовым ложем приличий, но кто по-настоящему поверил ему? Деньги. Ему поверили только деньги и поэтому кинулись в объятья к этому гениальному обманщику и провокатору человечества. А деньги сами обладают великой силой заставлять верить во все, что живет и действует под их крышей и от их имени. Прямая и обратная перспектива денег – вот закон, по которому мы ныне живем.

   С каким-то хрустом плачет листопад, нескладно тихо падают часы, и беглый свет несется невпопад, свое движенье ставя на весы…

   Постепенно мир превращается в торговку на базаре, которая где-то подкручивает, что-то подпиливает, предвкушая счастье преобладания, не думая о том, что в другом месте ее будут обслуживать такие же, как и она. Но есть еще и прошлое, которое незаметно подкрадывается к нам в старых фотографиях, и вместе с ними приходит понимание того, что нить времени на самом деле очень запутана, и не всегда можно определить, где ее начало, а где  – конец.

   Фрагменты жизни, как почтовые марки на  конверте, покрывают не состоявшие события далекого прошлого, которое никогда не было будущим, потому что, не состоявшись, лишилось отсчета времени и превратилось в какую-то вовек неразрешимую тайну небытия. И хочется подковырнуть красивые картинки и посмотреть, что же хранится под их глянцевым полотном. А хранится там всего лишь кукиш, густо помазанный клеем современности - кривая и ехидная улыбка не осуществленной мечты…

 Пираты двадцатого века вымерли под колокольный звон чудом возродившейся надежды. Надежды на хорошую жизнь. Надежда не умирает последней. Она умирает первой, и за ней умирает все остальное. Мы любим свою надежду и хотим получить от нее взаимность. Мы кричим на нее все громче и громче, потому что она молчит в ответ. Мы глохнем от собственного крика и в тишине начинаем понимать, что молчание надежды и есть проявление ее любви к нам.

   Мудрости не нужны ракурсы. Она смотрит прямо и видит правду сквозь толщу предметов и явлений, не ложась на пол и не прыгая на балкон. А как же Родченко?! «Как же Родченко?» - спросит юный адепт гипертрофированных завалов и углов. У Родченко был не ракурс. У  Александра Родченко была позиция. Позиция по отношению к традициям, которые в то время не могли отразить изломы и углы поворотов в жизни огромной страны и жизнях миллионов людей, большинство из которых не понимало, что происходит вокруг. Ракурс Родченко наглядно давал понять, что происходит искажение естественного хода истории не только страны, в которой он жил, но и хода истории вообще. И в этом была его, Родченко, мудрость. И правда…

   Ева, художница из Польши, встретилась мне в китайском ресторане немецкого городка, где я с удивлением обнаружил, что суп из акульих плавников – не такая уж вкусная еда, как ее расписывают туристы. Которых, кстати, терпеть не могу: глазеют, растаскивают по кускам природу, «фоткают» и ничего, кроме вещественных доказательств своей слепоты, не привносят в свою жизнь. Но Ева пришла в другую страну не для погони за сувенирами. Она – неоднократный лауреат международных  конкурсов абстрактной живописи – не находила себе работу в тогдашней постперестроечной Польше, и ее с мужем и детьми приютил немецкий музей изобразительных искусств, выделив из своих площадей комнату для проживания и мастерскую для работы. В ресторане мы разговорились, и мне захотелось сделать ее портрет на рабочем месте. Но это оказалось не простым делом: мастерская была обставлена огромными планшетами с черно-белой абстрактной графикой, Ева была одета в черное платье, лицо бледное – все это создавало странное впечатление обрушившегося на чужую жизнь камнепада, от которого величественные грусть и отчаяние пытались найти укрытие в твердом жесте руки, сжимавшей маленькую кисть. И это была правда жизни и характера этой молодой женщины, и хотелось, чтобы на снимке не исчезло обаяние ее сильной, но счастливой грусти, почти переходящей в тоску, гордую тоску по утраченной родине, научившей ее быть мудрой и мужественной и не бояться выплескивать себя на обозрение людей, может быть и не всегда понимающих ее творчество. Непростота заключалась в том, что я никак не мог найти соответствующие позу и место в студии, отвечающие моему видению и замыслу – все мне казалось надуманным и случайным. Тогда я попросил Еву поработать немного, и произошло то, чего я никак не мог найти – она опустилась на колени, присела на пятки, и, вдруг, пролилось то самое ощущение грусти и обреченности, которое я в Еве так отчетливо сознавал и никак не мог увидеть. Осталось уточнить поворот, взгляд – и все, вдруг, стало неподвижным, дубли при съемке могли бы ничем не отличаться друг от друга, а это значит, что ты привел человека в полную гармонию между его внутренним состоянием, внешним миром и тобой, и это получилось естественно, и поэтому стало выражением большой правды жизни этого человека. Получился один из немногих портретов, которым я полностью доверяю свою творческую судьбу, и я благодарен жизни и Богу за то, что они дали мне возможность сделать такую работу.

    Белее белых парусов, белее чайки на песке, белее неба на заре сияет грустью полотно, в котором столько черноты, что ослеплен до немоты; стоишь и плачешь невпопад, как будто раннюю весну не разглядел сквозь шепот лип… и пряно пахнет от тепла, в котором ночь черным черна, но преисполнена любви – все машет радостным крылом и не дает мечте уснуть…

   Полет клавиш предвещает бурю в душе. Но мрачности в этом нет. Есть счастье жить в движении чувств.

   Есть ли края у эмоционального восприятия мира? Как писать, если ты недвижим внутри самого себя? Что за снимки ты можешь сделать? И нужно ли делать хоть что-нибудь? Или просто лежать недвижно на выглаженной простыне и не о чем не мечтать. Спать. Иногда лучше поспать, ни о чем не  споря с самим собой. Плакальшицы забыли, что у них есть слезы, и остались без работы. Кто… Кто поймет хоть что-нибудь?.. В чем? А хрен его знает в чем!.. Может слизь воспоминаний о былом пробудит мечту? Размажешь ее по щекам вместо слез и вылезет долгожданное НЕЧТО? Ого! Типология мечты. Или мечт? Фотографии почтовых ящиков… Почему я забыл о них? Их души входили в мою, и я становился зрячим…

   И все-таки что-то вертится в тебе, если душа твоя не умерла еще. От сахарных переливов боке тебя продолжает тошнить – значит, ты еще жив. Жесть. Хорошее словечко вошло в сегодняшний сленг. Двадцать первый век – жесть! Ни в жисть не буду размазывать фон – жесть! Размазывать фон – удел сопливых и композиционно  слепых!