Не прошло и часа, как в наш окоп пожаловал сам гауптман Z и без долгих предисловий перешел к делу: в час ночи нам предстоит атаковать противника из окопов с тем, чтобы отвлечь его и таким образом получить возможность вытащить из сгоревших танков тела наших погибших товарищей. Мы трое удивлённо и разочарованно переглянулись — разумеется, о том, чтобы игнорировать его приказ не было и речи, но любой из нас имел куда больший боевой опыт, чем он. Спору нет, мы должны были позаботиться о погибших товарищах — как-никак, это два экипажа, но ради этого идти на новые жертвы?! Чистейшее безумие! Легко представить, что творилось у нас в душе — мы воспринимали себя людьми, которых обрекал на верную гибель наш собственный командир и неисправимый идиот гауптман Z! Будь такая возможность, наверняка среди нас нашелся бы кто-то, кто решил бы перебежать к русским, лишь бы уклониться от выполнения этого безумного и бездумного приказа.
Он не мог не почувствовать желчи в моих словах, потому что только странно взглянул на меня, но ничего не сказал.
В неверном свете занимавшегося утра я видел гауптмана Z, как он в бинокль изучает позиции русских. Вдруг раздался выстрел, обычный выстрел, каких слышишь тысячами. И, что самое непонятное, выстрел прозвучал откуда-то слева, в то время как позиции русских лежали впереди. Я видел, как гауптман Z, дернувшись, повалился на бок, застыв в неудобной позе, а потом и вовсе исчез из поля зрения. Сонливость мою как рукой сняло, я лежал и ждал, что будет дальше. Но все было тихо, и я видел остальных, как они поглядывают из своих окопов.
Вскоре по цепи передали, что, мол, лейтенант такой-то принял командование ротой. Все это означало, что гауптман Z погиб. Вскоре ко мне прислали еще одного солдата, но я и словом не обмолвился о том, что видел. Мы весь день проторчали в окопах, и с наступлением темноты нас сменила боевая группа Зауэра.
Я пристально вгляделся в мертвое лицо гауптмана Z. Пуля вошла в голову слева чуть пониже скулы, вышла с правой стороны, изуродовав лицо нашего командира роты почти до неузнаваемости. Именно это я и предполагал.
Никто по поводу странной гибели гауптмана Z не задавал вопросов, а о каком-то там расследовании и говорить нечего. Каждый знал о привычке гауптмана вертеть головой, рассматривая местность в бинокль, и кто знает, в какую сторону повернулась его голова, когда в нее угодила пуля. А те, кто догадывался, предпочитали молчать. После заупокойной мессы и похорон все вернулись к исполнению своих обязанностей. Я незаметно подошел к моему товарищу, который занимал окоп слева от моего и кто, как мне было известно, был непревзойденным стрелком.
— Приветик, Зепп! — обратился я к нему. — Хреноваты дела, а?
— Хреноваты, — согласился он. — Слишком много погибло. И, самое главное, зазря людей положили! А все эта сволочь!
Я молча кивнул и похлопал его по плечу. А что было говорить? Да и о чем? Мы только взглянули друг другу в глаза и никогда больше к этой теме не возвращались.
Генрих Метельман.
Он не мог не почувствовать желчи в моих словах, потому что только странно взглянул на меня, но ничего не сказал.
В неверном свете занимавшегося утра я видел гауптмана Z, как он в бинокль изучает позиции русских. Вдруг раздался выстрел, обычный выстрел, каких слышишь тысячами. И, что самое непонятное, выстрел прозвучал откуда-то слева, в то время как позиции русских лежали впереди. Я видел, как гауптман Z, дернувшись, повалился на бок, застыв в неудобной позе, а потом и вовсе исчез из поля зрения. Сонливость мою как рукой сняло, я лежал и ждал, что будет дальше. Но все было тихо, и я видел остальных, как они поглядывают из своих окопов.
Вскоре по цепи передали, что, мол, лейтенант такой-то принял командование ротой. Все это означало, что гауптман Z погиб. Вскоре ко мне прислали еще одного солдата, но я и словом не обмолвился о том, что видел. Мы весь день проторчали в окопах, и с наступлением темноты нас сменила боевая группа Зауэра.
Я пристально вгляделся в мертвое лицо гауптмана Z. Пуля вошла в голову слева чуть пониже скулы, вышла с правой стороны, изуродовав лицо нашего командира роты почти до неузнаваемости. Именно это я и предполагал.
Никто по поводу странной гибели гауптмана Z не задавал вопросов, а о каком-то там расследовании и говорить нечего. Каждый знал о привычке гауптмана вертеть головой, рассматривая местность в бинокль, и кто знает, в какую сторону повернулась его голова, когда в нее угодила пуля. А те, кто догадывался, предпочитали молчать. После заупокойной мессы и похорон все вернулись к исполнению своих обязанностей. Я незаметно подошел к моему товарищу, который занимал окоп слева от моего и кто, как мне было известно, был непревзойденным стрелком.
— Приветик, Зепп! — обратился я к нему. — Хреноваты дела, а?
— Хреноваты, — согласился он. — Слишком много погибло. И, самое главное, зазря людей положили! А все эта сволочь!
Я молча кивнул и похлопал его по плечу. А что было говорить? Да и о чем? Мы только взглянули друг другу в глаза и никогда больше к этой теме не возвращались.
Генрих Метельман.