Александр Солженицын, после посещения города в сентябре 1996, написал про колокольню:
"Кто хочет увидеть единым взором, в один окоем, нашу недопленную Россию – не упустите посмотреть на калязинскую колокольню.
Она стояла при соборе, в гуще изобильного торгового города, близ Гостиного двора, и на площадь к ней спускались улицы двухэтажных купеческих особняков. И никакой же провидец не предсказал тогда, что древний этот город, переживший разорения жестокие и от татар, и от поляков, на своем восьмом веку будет, невежественной волей самодурных властителей, утоплен на две трети в Волге: все бы спасла бы вторая плотина, да поскупились большевики на нее. ( Да что! – Молога и вся на дне.) И сегодня, стань на прибрежной грани,- даже воображению твоему уже не подъять из хляби этот изневольный Китеж, или Атлантиду, ушедшую на дюжину саженей глубины.
Но осталась от утопленного города – высокостройная колокольня. Собор взорвали или растащили кирпичи ради нашего будущего – а колокольню почему-то не доспели свалить, даже вовсе не тронули, как заповедную. И вот, стоит из воды, добретнейшей кладки, белого кирпича, в шести ярусах сужаясь кверху (полтора яруса залито), в последние годы уж и отмостку присыпали к ней для сохранения низа стоит, нисколько не покосясь, не искривясь, пятью просквоженными пролетами, а дальше луковкой и шпилем – в небо! Да еще на шпиле – каким чудом? – крест уцелел. От крупных волжских теплоходов, не добирающих высотой, как издали глянуть, и на пол-яруса,- шлепают волны по белым стенам, и с палуб уже пятьдесят лет глазеют советские пассажиры.
Как по израненным, бродишь по грустным уцелевшим улочкам, где и с покошенными уже домишками тех поспешно переселенных затопленцев. На фальшивой набережной калязинские бабы, сохраняя старую приверженность к исконной мягкости и чистоте волжской воды, тщаться выполаскивать белье. Полузамерший, переломленный, недобитый город, с малым остатком прежних отменных зданий. Но и в этой запусти у покинутых тут, обманутых людей нет другого выбора, как жить. И жить – здесь.
И для них тут, и для всех, кто однажды увидел это диво: ведь стоит колокольня! Как наша надежда. Как наша молитва: нет, всю Русь до конца не попустит Господь утопить…"
(Примечание: колокольня изначально имела пять ярусов)
Над речкой веет ветер вольный,
Река волниста и светла,
А на старинной колокольне
Слегка звенят колокола.
Они заводят меж собою
Неторопливый разговор,
И лёгким, ласковым прибоем
Им отвечает дальний бор.
Трепещет воздух песней вспорот,
Он пробудился от тиши,
И слышит песню древний город –
Живую музыку души.
Я весь уже его облазил,
А тут вдруг замер на бегу:
– Спасибо, дорогой Калязин! –
Вот всё, что я сказать могу.
Пусть не мешают мне машины,
Что пробегают вдоль дорог,
Вникать в таинственный, старинный
Российский волжский говорок,
Летящий с этой колокольни,
Что так свободою полна!
Его доносит ветер вольный
И говорливая волна…
© Copyright: Abcdariy, 2004
Марине
Калязинская колокольня
Стоит причудливо в реке.
И всякий раз я жду невольно —
Зайдется колокол в тоске.
И по ночам над тихой Волгой
Восходит музыка ее.
И принимают молча волны
Тот звон в безмолвие свое.
Вновь оживает колокольня.
И слышу я в тиши ночной,
Что кто-то радостью и болью ,
Тревожно делится со мной.
В протяжном гуле колокольни
Мне слышен зов былых веков:
И песня пахаря на поле,
И стон идущих бурлаков.
"Кто хочет увидеть единым взором, в один окоем, нашу недопленную Россию – не упустите посмотреть на калязинскую колокольню.
Она стояла при соборе, в гуще изобильного торгового города, близ Гостиного двора, и на площадь к ней спускались улицы двухэтажных купеческих особняков. И никакой же провидец не предсказал тогда, что древний этот город, переживший разорения жестокие и от татар, и от поляков, на своем восьмом веку будет, невежественной волей самодурных властителей, утоплен на две трети в Волге: все бы спасла бы вторая плотина, да поскупились большевики на нее. ( Да что! – Молога и вся на дне.) И сегодня, стань на прибрежной грани,- даже воображению твоему уже не подъять из хляби этот изневольный Китеж, или Атлантиду, ушедшую на дюжину саженей глубины.
Но осталась от утопленного города – высокостройная колокольня. Собор взорвали или растащили кирпичи ради нашего будущего – а колокольню почему-то не доспели свалить, даже вовсе не тронули, как заповедную. И вот, стоит из воды, добретнейшей кладки, белого кирпича, в шести ярусах сужаясь кверху (полтора яруса залито), в последние годы уж и отмостку присыпали к ней для сохранения низа стоит, нисколько не покосясь, не искривясь, пятью просквоженными пролетами, а дальше луковкой и шпилем – в небо! Да еще на шпиле – каким чудом? – крест уцелел. От крупных волжских теплоходов, не добирающих высотой, как издали глянуть, и на пол-яруса,- шлепают волны по белым стенам, и с палуб уже пятьдесят лет глазеют советские пассажиры.
Как по израненным, бродишь по грустным уцелевшим улочкам, где и с покошенными уже домишками тех поспешно переселенных затопленцев. На фальшивой набережной калязинские бабы, сохраняя старую приверженность к исконной мягкости и чистоте волжской воды, тщаться выполаскивать белье. Полузамерший, переломленный, недобитый город, с малым остатком прежних отменных зданий. Но и в этой запусти у покинутых тут, обманутых людей нет другого выбора, как жить. И жить – здесь.
И для них тут, и для всех, кто однажды увидел это диво: ведь стоит колокольня! Как наша надежда. Как наша молитва: нет, всю Русь до конца не попустит Господь утопить…"
(Примечание: колокольня изначально имела пять ярусов)