«На меня возводят обвинение, будто я лишенный сана самозванец...»

Шеннон выходит из своей комнаты: у него вид человека, потерпевшего крах. В руках предметы облачения священнослужителя. Черный шелковый священнический нагрудник свободно висит на его тяжело дышащей потной груди. Поверх он вешает массивный золотой крест с аметистом и пытается застегнуть круглый накрахмаленный воротничок. Из комнаты деда, заканчивая свой «артистический» туалет, выходит Ханна, повязывая на ходу шелковый бант. Занятые каждый своим делом, они напоминают двух бродячих актеров, серьезно готовящихся к предстоящему им сейчас выступлению на площади, которое может стать для них последним.
(Взглянув на Шеннона.) Собираетесь отправлять церковную службу, мистер Шеннон?
Шеннон. Черт бы побрал! (Указывая на воротничок.) Помогите, пожалуйста.
Ханна (подойдя к нему). А если не собираетесь, зачем вам это тяжелое обмундирование?
Шеннон. На меня возводят обвинение, будто я лишенный сана самозванец, – вот зачем. Пусть эти леди знают – я еще ношу рясу и облечен саном…
Ханна. А разве этого прекрасного золотого креста недостаточно, чтобы убедить ваших леди?
Шеннон. Нет. Они знают, что я его выкупил из заклада в Мехико, и подозревают, что он вообще оттуда.
Ханна. Постойте минутку спокойно. (Пытается застегнуть сзади воротничок.) Готово. Петелька пообтрепалась, боюсь, не удержит запонку.
© Теннесси Уильямс, «Ночь игуаны»