Девять лет он приходит к заслуженному врачу.
И ворчит каждый раз: надоело, я не хочу.
Мне и так достается - не каждому по плечу,
Чтобы я еще убивал на осмотры время.
У него диагноз: рожден под чужой звездой,
На другой планете с лиловой ее водой,
С голубой травой, прорастающей там, где дом
Запускает корни в соленую почву прерий.
Доктор только сердито хмыкает каждый раз,
Проверяет и третье ухо, и третий глаз,
Отправляет за витаминами про запас.
Сигарету смолит, прежде чем заняться другими.
На десятый год пациент и смущен, и тих.
Говорит: я боялся назавтра не доползти,
Что-то колет внутри, не сумел заснуть до шести...
Это все ностальгия, проклятая ностальгия.
Врач ворчит: ну-ка, принял нормальный вид!
Это сердце второе с чего-то вдруг барахлит,
Подлатаем его и прогоним радикулит.
Вот рецепт, и кстати, сходи в планетарий.
Он выходит наружу, глаза блестят, как слюда.
Улыбается: что за маразм - приходить сюда.
Капли выпью - для друга, но все это ерунда!..
Графит
Девять лет он приходит к заслуженному врачу.
И ворчит каждый раз: надоело, я не хочу.
Мне и так достается - не каждому по плечу,
Чтобы я еще убивал на осмотры время.
У него диагноз: рожден под чужой звездой,
На другой планете с лиловой ее водой,
С голубой травой, прорастающей там, где дом
Запускает корни в соленую почву прерий.
Доктор только сердито хмыкает каждый раз,
Проверяет и третье ухо, и третий глаз,
Отправляет за витаминами про запас.
Сигарету смолит, прежде чем заняться другими.
На десятый год пациент и смущен, и тих.
Говорит: я боялся назавтра не доползти,
Что-то колет внутри, не сумел заснуть до шести...
Это все ностальгия, проклятая ностальгия.
Врач ворчит: ну-ка, принял нормальный вид!
Это сердце второе с чего-то вдруг барахлит,
Подлатаем его и прогоним радикулит.
Вот рецепт, и кстати, сходи в планетарий.
Он выходит наружу, глаза блестят, как слюда.
Улыбается: что за маразм - приходить сюда.
Капли выпью - для друга, но все это ерунда!..
Полетаем еще, ей-же-ей, мы еще полетаем.