Почерневших рам кривые пяльца,
Паутины серая канва.
Тусклый луч удерживая в пальцах,
Осень будет вечер вышивать.
Просто вечер, сдержанно-лиловый,
Где слышны сквозь складки легких штор
Громкий смех в сияющей столовой,
В будуаре томный разговор.
Золотятся звуки клавесина,
И хрусталь искрится первым льдом,
Ощущая торжество в гостиной,
Оживает разоренный дом.
И стежки ложатся в ритме вальса,
И, развеяв выцветшую грусть,
Вышивает осень "Оставайся!",
Отвечает эхо: "Я-вер-нусь!"
Паутины серая канва.
Тусклый луч удерживая в пальцах,
Осень будет вечер вышивать.
Просто вечер, сдержанно-лиловый,
Где слышны сквозь складки легких штор
Громкий смех в сияющей столовой,
В будуаре томный разговор.
Золотятся звуки клавесина,
И хрусталь искрится первым льдом,
Ощущая торжество в гостиной,
Оживает разоренный дом.
И стежки ложатся в ритме вальса,
И, развеяв выцветшую грусть,
Вышивает осень "Оставайся!",
Отвечает эхо: "Я-вер-нусь!"
В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной,
Где рояль уснул средь узорных теней,
Опустив ресницы, ты вышла неслышно
Из оливковой рамы своей.
В этом доме ветхом, давно опустелом,
Над лазурным креслом, на светлой стене,
Между зеркалом круглым и шкапом белым,
Улыбалась ты некогда мне.
И блестящие клавиши пели ярко,
И на солнце глубокий вспыхивал пол,
И в окне, на еловой опушке парка,
Серебрился березовый ствол.
И потом не забыл я веселых комнат,
И в сиянье ночи, и в сумраке дня,
На чужбине я чуял, что кто-то помнит,
И спасет, и утешит меня.
И теперь ты вышла из рамы старинной,
Из усадьбы любимой, и в час тоски
Я увидел вновь платья вырез невинный,
На девичьих висках завитки.